Питт стиснул челюсти, чтобы не стучали зубы Борьба со стихиями, ему неподвластными, понимание того, что от него зависит спасение миллиардов жизней, придавали сил удерживать курс, невзирая на леденящий ветер и жалящий лед. Больше всего Питта пугала перспектива заехать в какую-нибудь трещину. Единственно разумным выходом в данной ситуации было бы замедлить скорость до черепашьей и выслать Джиордино вперед прощупывать лед. Но это не только подвергало бы смертельному риску жизнь друга, но и означало потерю драгоценного времени, а позволить себе подобную роскошь Питт просто не имел права. Ноги онемели, налились свинцовой тяжестью и перестали слушаться, поэтому он не снимал ступни с педали акселератора, как будто примерзшей к полу.

Не предвещавшая в самом начале никаких неприятностей поездка в считанные минуты обернулась леденящим кошмаром. Вернуться нельзя – надо выполнить задачу или погибнуть. Между тем неистовая ярость снежной бури не выказывала никаких признаков ослабления. Плохо повинующейся рукой Питт кое-как смахнул с приборов толстую ледяную корку. Стрелки термодатчиков вышли-таки наконец из красной зоны. Но чтобы добраться до места без дальнейших задержек, необходимо выждать, пока они не удалятся от критической черты еще минимум на двадцать градусов.

Питт был слепцом в ослепшем мире. Все чувства его притупились, отказывая одно за другим. Первым он лишился осязания. Конечности окоченели и потеряли чувствительность. Тело сделалось чужим и отказывалось отзываться на команды. Дыхание стало прерывистым и затрудненным, каждый вдох морозного воздуха опалял легкие жгучим пламенем. Кровь загустевала, ледяное оцепенение просачивалось сквозь кожу, жалящая боль терзала тело и высасывала силы. Питт и представить не мог, что холод способен убивать так быстро. Только невероятным усилием воли удерживался он от соблазна дать Джиордино команду закрыть дверь. Сильнее ветра и холода была в нем воля к победе.

Питту неоднократно доводилось сталкиваться лицом к лицу со старухой с косой, но всякий раз удавалось плюнуть ей в глаза и благополучно улизнуть восвояси. Пока он способен дышать и мыслить, у него остается шанс. Только бы ветер стих! Питт знал, что снежная буря часто прекращается так же внезапно, как и началась. “Почему бы и этой не поступить так же?” – спрашивал он у себя, потому что больше не у кого было спросить. Черным облаком расползалась внутри страшная пустота. Вслед за осязанием начались нелады со зрением, а проклятые стрелки все никак не могли доползти до зоны нормальной температуры.

Но даже в эти роковые минуты, когда жизнь его повисла на волоске, Питта поддерживала не иллюзорная надежда, а непоколебимая вера в себя, в Джиордино и в свою удачу. Нет, от помощи Всевышнего он бы тоже не отказался, но это уж на Его усмотрение. Питту изначально претило приветствовать Великое Ничто распростертыми объятиями. И кто бы ни явился по его душу, будь то ангелы или демоны, он твердо решил для себя, что будет драться до конца. А там пускай Большое жюри 8 решает, что перевесит – его хорошие поступки или плохие. Повлиять на исход он в любом варианте не имел возможности, и этот неоспоримый факт был единственной реальностью, четко осознаваемой Питтом в последние минуты перед тем, как окончательно обратиться в ледяную статую.

Если кто-то там наверху замыслил устроить ему испытание, Питт решительно не понимал, в чем же, черт побери, заключается его смысл. Он быстро коченел, постепенно отрешаясь от всего земного и одновременно возвышаясь от простого смертного до человека, вышедшего за отведенные ему пределы. Голова по-прежнему оставалась ясной, мозг работал в нормальном ритме, четко просчитывая шансы и последствия. Он отбросил прочь сгущающийся черный кошмар; физические страдания и тягостные предчувствия утратили смысл и значение. И в этот миг возвышенного просветления все его существо взбунтовалось, наотрез отказываясь признать неизбежность конца. Всякая мысль о смерти внушала такое непреодолимое отвращение, что моментально отбрасывалась и изгонялась, не успев оформиться.

Организм каждой клеточкой взывал: тепла, тепла! Инстинкт самосохранения настойчиво требовал выбросить белый флаг и сдаться, но железная воля помогла Питту вынести еще десять минут этой добровольной пытки. И ни разу за эти бесконечные минуты у него не возникло и тени сомнения в том, что они с Джиордино вытерпят всё до конца и выдержат все испытания – вопреки погоде, вопреки греющимся двигателям, вопреки самим себе, вопреки всему миру. Есть долг, который надо выполнить, а все остальное не имеет значения. Снова смахнув снежное крошево с приборов, он увидел, что стрелки двигаются быстрее и почти приблизились к желанной отметке. “Еще двадцать секунд”, – убеждал он себя, и потом снова – “еще двадцать”. И вдруг ликующее чувство невероятного облегчения – когда дрогнувшие стрелки коснулись наконец долгожданной черты безопасности.

Питт так замерз, что вряд ли сумел бы раскрыть рот, чтобы окликнуть Джиордино. Но того и звать не пришлось – он сам понял, что настало время, приложив ладонь к решетке радиатора. Пулей вылетел из машинного отделения, захлопнул дверь, перекрыв доступ в кабину бешеной снежной круговерти, убедился, что отопление работает на полную мощность, бес церемонно выволок Питта из кресла водителя, сел на его место и остановил машину.

– Все, хорош прохлаждаться! – решительно заявил Джиордино, с болью в сердце отметив про себя, что его лучший друг балансирует на грани смерти от переохлаждения. – Ты уже достаточно потрудился на благо человечества, пора и отдохнуть. Сейчас я отведу тебя вниз, прислоню спинкой к одной теплой решетке, а ножками к другой – и сразу согреешься.

– “Корабль снегов”, – прохрипел Питт, с трудом шевеля замерзшими губами. – Держи его на курсе.

– Не переживай. Дядюшка Ал не хуже твоего справится с этим бегемотом.

Удобно устроив напарника на полу между двумя дизелями, Джиордино вернулся в обледеневшую кабину, сел за штурвал и включил первую скорость. А минуту спустя красный вездеход уже продирался напрямик сквозь шторм и метель со скоростью двадцати четырех миль в час.

Согласное тарахтение дизелей, снова работающих нормально, звучало для ушей Питта лучше всякой музыки, словно песня возрожденной надежды. Никогда в жизни не было ему так хорошо и покойно, как сейчас. Он купался в волнах горячего воздуха, щедро нагреваемого двигателями, жадно поглощая живительное тепло каждой клеточкой тела. Вновь забурлила и побежала по жилам оттаявшая кровь, и Питт позволил себе немыслимую роскошь просто расслабиться и подремать полчасика, твердо зная, что штурвал “корабля снегов” в надежных руках.

И уже на грани засыпания болезненно кольнула вдруг тревожная мысль: успели высадиться штурмовые группы спецназа, или десант накрыло снежным зарядом и они теперь заняты исключительно тем, что пытаются выжить поодиночке?

39

Подобно беспёрому птеродактилю, парящему над мезозойским ландшафтом, “Макдоннел-Дуглас С-17” без опознавательных знаков, кроме маленького звездно-полосатого флажка на хвостовом стабилизаторе, летел над океаном жемчужных облаков, укрывших плотным непроницаемым слоем ослепительно белые льды и снега Антарктиды.

Капитан ВВС Лайл Стаффорд, сидя за штурвалом в пилотской кабине самолета, летящего над замерзшим континентом, чувствовал себя так же комфортно, как у себя дома. Обычно он совершал регулярные рейсы между Крайстчерчем в Новой Зеландии и американскими полярными станциями, рассеянными по всей Антарктиде, перевозя ученых, оборудование и провиант. Но на этот раз контингент пассажиров заметно отличался от того, к которому он привык. Кому-то понадобилось срочно доставить спешно сформированные штурмовые группы на ледник Росса и выбросить их над побережьем залива Окума в районе расположения обогатительного предприятия “Дестини Энтерпрайзес”.

Внешностью Стаффорд больше походил на пресс-секретаря процветающей фирмы, чем на полярного летчика. Аккуратно подстриженные седеющие волосы, уверенная манера держаться и легкая доброжелательная улыбка на породистом лице. Он с неизменной готовностью принимал участие во всех благотворительных кампаниях и акциях, проводимых под эгидой ВВС. Во время полета Стаффорд, как правило, читал книгу, пока второй пилот, лейтенант Роберт Брэннон из Калифорнии, такой долговязый, что в пилотском кресле его колени задирались чуть ли не до подбородка, вел машину и следил за приборами. Капитан неохотно оторвался от чтения, выглянул в боковой иллюминатор, потом бросил взгляд на дисплей ГНС.